Александр Кузин: «Время большого театра ушло»

Екатерина БОГДАНОВА

В академдраме подходят к концу репетиции над пьесой «Бешеные деньги» Александра Островского. Вместе с саратовскими артистами над ней работает Александр Кузин, один из наиболее востребованных на сегодняшний день театральных режиссеров, «заполучить» которого Саратову, без преувеличения, повезло. Своими творческими планами, взглядами на современное искусство маэстро охотно поделился с журналистом «Богатея».

Корр.: Александр Сергеевич, в Вашем «послужном списке» в основном классика. А как Вы относитесь к новой драме?

А. Кузин: К новой драме я отношусь осторожно, потому что не все из происходящего в ней меня устраивает. А классика – это то, что меня, как человека, занимающегося театром, заставляет еще куда-то карабкаться, докапываться до каких-то вещей, совершать какие-то открытия. Это мне интереснее. Я пытаюсь говорить о современности, но только через классические тексты. Современную драматургию я тоже делаю, но только тогда, когда вижу в этом некий эксперимент. Если возникает вдруг пьеса, которая на меня производит впечатление, как, например, «Дембельский поезд» Архипова, я ставлю по ней спектакль. Но нужна не просто хорошая пьеса, нужно, чтобы за этой хорошей пьесой я видел тему, которая меня интересует. Авторы, которые пишут много и разное, вызывают у меня некую оторопь. И не потому, что у них получается остро или злободневно, а потому, что получается нехудожественно.

Корр.: А что повлияло на формирование Вашего режиссерского стиля?

А. Кузин: Я никакого выбора не делал – его сделали за меня. У меня были учителя, которые мне всегда говорили: дым напустить, красный свет зажечь, какой-то эффект сочинить – это легко и это не режиссура. Режиссура – это умение сделать так, чтобы на сцене был живой человек, и его живые эмоции вызывали в зрителе какие-то чувства. Ведь зритель ходит в театр за чувствами – это то, что остается от восприятия искусства. Мне не интересна агрессивная режиссура. Она одноклеточна, и в ней все становится понятно через первые десять минут. Для меня настоящая режиссура – та, которую не видно на сцене. Я вообще думаю, что театр все больше и больше уходит в скит. Уходит в то малое пространство, где можно поговорить по душам, не повышая голоса. Время большого театра ушло. Не случайно и режиссура как профессия, на мой взгляд, просуществовала сто лет, и мы присутствуем при ее закате. Она разбилась на очень много профессий. Раньше и звуком, и светом, и мизансценой, и пластикой занимался один человек. А сегодня по пластике есть свой специалист, по свету – свой... В результате режиссер превращается в техническую фигуру.

Корр.: Вы называете Островского в числе Ваших любимых авторов. А как Вы пришли к нему?

А. Кузин: Когда я был молодой и глупый, мне хотелось делать «Зинулю», «Человека со стороны» – вот что казалось мне очень мощным, очень театральным. В какой-то момент меня пригласили поставить «Мудреца» в театре Волкова в Ярославле. Я прочитал пьесу и обомлел. До этого я, к своему стыду, ее не читал. Я знал, что у Островского она есть, знал по истории театра, что ее ставили великие мастера. И вдруг я читаю пьесу и понимаю, что это не просто современно, это архисовременно. Островский описал ситуацию 1861-го года, когда России в очередной раз дали свободу. Пьеса написана практически сразу после того, как в стране началась реакция на эту свободу. Молодой талантливый журналист Глумов, чувствующий в себе силы приносить пользу, вдруг видит, что никому это его умение не нужно, все таблички на дверях поменялись, а люди в этих кабинетах остались теми же. И это страшно. Глумов понимает, что сегодня востребовано другое. «Надо людям льстить грубо и беспощадно», – это невероятно современно. Не случайно в этой пьесе нет ни одного положительного персонажа, самый положительный персонаж – это смех. Я открыл для себя тогда Островского, я понял, какой же я был наивный и глупый, что раньше его не ставил. И сейчас, как только у меня с театрами возникает обоюдное желание поставить Островского, я с удовольствием на это дело иду. В этом направлении можно копать и что-то для себя открывать.

Корр.: В чем особенность или, если можно сказать, привлекательность лично для Вас «Бешеных денег»? Ведь Вы обращаетесь к постановке этого произведения уже во второй раз.

А. Кузин: Когда-то эту пьесу не ставили, если в театре не было актрисы, которая могла бы играть главную героиню. Но мне кажется, время так расставило все на свои места, что Лидия уже не главная тема. Главная тема – это Васильков. Девочек, которые хотят выскочить замуж за миллионера, сейчас такое количество, что это уже банально. А вот страстная, жертвенная любовь – это, пожалуй, событие. Сегодня ее практически не бывает. Во всем есть холодный расчет, у всего есть стоимость, даже у любви. Настоящая любовь драматична, это мука мученическая, которая неизвестно куда вырулит и во что. Подлинная любовь, по-русски, – счастье ли это? Скорее всего, нет. Вообще ведь только в России есть тема бешеных денег. Бывают большие деньги, бывают очень большие деньги, но бешеными они могут быть только в России. Только в России их наделяют чувственной окраской.

Корр.: Россиянам присуща эмоциональность…

А. Кузин: Скажу банальную вещь о том, что русский народ, как ни странно, невероятно талантлив. Почему за границей, в Южной Корее или Германии, где я был, так тянутся к русской литературе? И почему мы здесь, у себя, так не по-хозяйски относимся к тому, что имеем? Нам кажется, что, раз имеем, то никуда оно не денется. Но сейчас уходит целое поколение больших мастеров: Фоменко уже скоро восемьдесят, Табакову за семьдесят, Захарову и Волчек за семьдесят пять. А кто придет на их место? В первом русскоязычном переводе «Гамлета» переводчик вставил фразу, которая не имеет отношения к Шекспиру, но, на мой взгляд, гениальна: «Когда уходят титаны, наступает время карликов». Вот, мне кажется, мы присутствуем сейчас при таком времени…

Корр.: Вам довелось наблюдать, как работают театральные коллективы за границей. Какие впечатления Вы вынесли из этих поездок?

А. Кузин: За границей каждые два года актеры должны подтверждать свой статус, если они хотят попасть в число тех, с кем будет заключен договор. Поэтому они все очень стараются. У них нет уборщиц, монтировщиков и много чего у них нет – они все делают сами. Рабочий день начинается в девять часов утра с ежедневного двухчасового тренинга. Их никто не заставляет на этот тренинг ходить – это личное дело каждого. Но если ты хочешь работать в театре, ты должен поддерживать свое тело в нормальном виде. Потом десять минут длится перерыв и начинается репетиция. Репетиция продолжается столько, сколько выдержит режиссер. В Москве и Петербурге невозможно собрать артистов на репетицию, потому что они говорят: «Извини, у меня сериал». Я делал спектакль в Питере, и это была проблема. Я говорю: «Минуточку, ребята, я приехал с вами работать, а у вас сериалы». Там по-другому: за два месяца работы актер получает такие деньги, что может снять квартиру – а квартиры дорогие – и купить машину. Мужской частью труппы занимается самый старший артист, женской – самая старшая актриса. И это боги и цари. Что они умеют? Они блестяще двигаются, многие играют на нескольких музыкальных инструментах, все имеют замечательные поставленные голоса. Они другой школы, поэтому так тянутся к русскому театру. Они знают Чехова, Толстого, Достоевского, и когда с ними начинаешь разговаривать, видишь, что у нас с ними одинаковый ассоциативный ряд.

Корр.: Тогда в чем они нуждаются, какой опыт хотят получить, приглашая русских режиссеров?

А. Кузин: Они нуждаются в русской театральной школе. Они очень хотят заниматься психологическим театром. Там такое количество театров, что не проходит года, чтобы не поставили «Чайку».

Корр.: В России «Чайку» любят не меньше…

А. Кузин: Я тридцать лет не могу найти театр, в котором мне бы хотелось поставить «Чайку». И вообще считаю, что мы немножко Чеховым перекормили людей. Надо и Чехову, и зрителям отдохнуть.

Корр.: А, может быть, для постановки «Чайки» следует найти «свой» театр, который хотелось бы возглавить? Мысли об этом Вас не посещают?

А. Кузин: Предложений у меня много. Но сейчас я обрел некую творческую независимость. Когда я пятнадцать лет руководил театром в Ярославле, я человеком не был: я не мог никуда поехать, потому что мне казалось, что, как только уедешь, обязательно что-нибудь случится. Вот из питерского театра опять поступило предложение остаться у них работать. Но я больше не хочу заниматься кирпичами, ремонтами. Время идет, а еще столько всего не сделано, чего хотелось бы сделать.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=19042012120204&oldnumber=615