Стремления и обретения Лазаря Гадаева

Александр ДАВИДЕНКО

В доме-музее П. Кузнецова творится молитва посредством мелкой пластики и графики от Лазаря Гадаева. Мы являемся свидетелями поиска пластической выразительности в принципиально разных языковых формах. При этом, все они для скульптора органичны, являясь точным художественным эквивалентом его мироощущения. Объединяющим признаком остается традиционное жизнеподобие, хотя сама «традиционность» часто трансформируется до условной отвлеченности.

Откуда у человека, обучавшегося у М. Манизера, такое влечение к пластическим экспериментам? Во-первых, не надо забывать, что его учителем был и Д. Жилинский, хорошо знакомый с художественной традицией Италии не только эпохи Возрождения. Кроме того, соприкосновение с творчеством А. Матвеева «расширило» горизонты. Наконец, в 60–70-е годы ХХ века в СССР уже проникали свежие ветры из Европы. Все это подталкивало молодого скульптора к освоению иных пластических систем. Поддержкой для него могли стать как радикализация поисков советских нонконформистов, так и наработки зарубежных коллег. Уже в конце ХIХ – начале ХХ века появился интерес к архаике, интенсифицировавший поиски «праформ», движение к решительному упрощению материального воплощения объекта. Кроме того, возродился интерес к античности – и к ее исходным, классическим формам, и к артефактам, как таковым, со следами «насилия» со стороны агрессивной внешней среды (и не только природной). Насколько выразительны и «Дионис» с «отрубленными» конечностями с восточного фронтона, и полустертые рельефы фриза Парфенона или разрушенные рельефы из сокровищницы сикионцев в Дельфах. Подобные «потери идеальности», изъязвления изначально идеальных поверхностей, стали основой художественного приема упрощения форм и специальной обработки.

Замечательным примером такого приема умышленной незавершенности (non finito) у Л. Гадаева является «Грустный мальчик. Конец 1980-х гг.», вызывающий ассоциации с рождением организма, еще не освободившегося от следов родовой плаценты. Это создает ощущение какой-то первичности, свидетельства обретения новой жизни.

Истоки пластических поисков Л. Гадаева можно обнаружить и в средневековой скульптуре, и в древнешумерских рельефах и фигурках (посмотрите на его «Встречу Иисуса с женщинами Иерусалима»), и (а может быть, прежде всего) в народном творчестве Руси (глиняная и деревянная скульптуры и игрушки, даже тряпичные куклы). Так, в «Георгии Победоносце. 2003 г.» органично слились и отзвуки раннероманского искусства, и деревянного лубка, и русской иконы. А изъязвленность поверхности и искусственное окисление (патинирование) усиливает «архаичный» характер скульптуры.

Ряд работ отличает некоторая классическая ясность формы. Именно «некоторая», потому что эта «ясность» усложнена или метафоричностью, или легкой ассоциативностью. Например, «Взлетающий ангел», – чистота форм вызывает в памяти А. Майоля (несмотря на то, что сам Л. Гадаев говорит о прохладном отношении к его творчеству). Голова этого «ангела» своей яйцеобразностью и идеальной гладкостью напоминает поиски пластического знака К. Бранкузи (смотри «Заснувшая муза. 1910 г.», «Начало мира. 1924 г.»). Эта странная скульптура провоцирует ироничное и, вместе с тем, драматичное прочтение обозначенной темы: довольно плотную фигуру, притянутую силой гравитации к земле (кажется, что нога в колене слишком сильно согнута, чтобы позволить легко оттолкнуться от поверхности), с большой головой, – всю эту тяжелую материальность просто не в состоянии поднять в воздух пара нарочито маленьких крылышек. С другой стороны, «чудесное» в том и проявляется, что может легко нарушать привычные законы физики. А если обратить внимание на портретное сходство скульптурного профиля с профилем О. Мандельштама, то метафора обретает свои (большие) крылья. По поводу «ассоциативности»: в лаконичном и очень поэтичном «Автопортрете. 1994 г.» присутствуют «апостольские» черты.

(Окончание в следующем номере)

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=26052010234326&oldnumber=534