Вера Феоктистова: «Я считаю, что театр никогда не умрет»

Екатерина БОГДАНОВА

Перед диктофонной атакой в фойе родного театра Вера Григорьевна неожиданно стушевалась. Человек публичный, насколько таковым только может быть актриса, она трогательно смущается от внимания к ней самой, а не к сыгранным ею за десятилетия актерской работы персонажам. Кому-то этот контраст может нравиться, кому-то – нет, но только для Веры Феоктистовой он – как вторая кожа.

И взрослые, и дети, посещающие и продолжающие посещать спектакли саратовской академдрамы, знают Bеру Феоктистову как Коробочку, черепаху Тортиллу, наконец, старушечку из премьерной новогодней сказки «Иван-Богатырь и Свет-Луна». А мы просто попросили Веру Григорьевну о самом тривиальном и самом непростом – рассказать о себе.

Корр.: Вера Григорьевна, Вы не раз говорили, что Ваши любимые роли – в детских постановках. Чем они Вам так полюбились?

В. Феоктистова: Я очень люблю работать в театре с детьми. Детский театр дал мне такую хорошую школу, такое понимание того, что такое театр. Я с благодарностью вспоминаю эти годы. Мне всегда хотелось сделать детский спектакль в драматическом театре. Это очень важно, когда бабушка с внуком или мама и папа с ребенком приходят во взрослый театр. Потом этот театр становится для ребенка своим театром. Это необходимо, потому что сейчас взрослые, а дети особенно, страдают от недостатка живого общения. В Британии уже стало проблемой то, что дети не умеют разговаривать, с раннего детства они сидят за компьютерными играми. И у нас во многих семьях бывает та же беда. Только театр может оставить в душе ребенка что-то живое. Помню, папа всегда два раза в месяц водил нас в театр.

Корр.: Вы отличаетесь необыкновенной пунктуальностью. А кто привил Вам это качество?

В. Феоктистова: Все, кто работал с Александром Ивановичем Дзекуном, знали, что, если ты опоздал на минуту, в душе ты уже уволен и выброшен. Я живу в доме по соседству и никогда не опаздывала: еще папа во время войны рассказывал, что было за опоздание. Но я всегда очень впритык приходила, потому что и по дому были дела, и преподавать приходилось. И вот я шла и думала: «Не дай бог споткнуться. Останусь без работы».

Корр.: И от чего же предостерегал Вас папа?

В. Феоктистова: Я уже ходила в школу, а он вспоминал и старшим сестрам рассказывал такой случай. Когда Саратов был на военном положении, один из работников опоздал. А у них у всех была бронь. Буквально через три дня его отослали на фронт. А через десять дней пришла похоронка. Вообще все, что говорил папа, запомнилось мне на всю мою жизнь, несмотря на то, что, когда мне было 14 лет, его не стало. Он был потрясающий педагог, хотя и без образования. Он никогда в жизни не повышал на нас голос. Даже сейчас, когда я вижу, как некоторые мамы разговаривают со своими детьми, мне хочется обнять маму, прошептать: «Не надо», – потому что только на ушко надо делать замечания, чтобы никто не слышал.

Корр.: Отец баловал Вас с сестрами?

В. Феоктистова: Для этого не всегда была возможность. Расскажу такую историю. Когда я впервые увидела коньки на ботинках, это было что-то. Я прибежала к отцу: «Пап, там коньки на ботинках есть!» А он в таких случаях никогда не отказывал, говорил, что обязательно купим. Я спрашиваю, когда. Он и говорит: «Ну как, когда? Вот пойдешь в школу, закончишь школу, поступишь в институт, закончишь институт, пойдешь на работу – и с первой зарплаты купим» (смеется). Было несказанным счастьем это услышать, это вселяло хоть какую-то надежду.

Папа был веселый человек, остроумный невероятно. Я знаю очень много замечательнейших людей – и по даче, и по театру, и среди соседей, и среди друзей, которые с юности остались. Но и среди них есть люди очень удрученные. Они даже не могут выйти из этого состояния, которое, наверное, коренится где-то внутри. А у папы был такой юмор, который всем поднимал настроение. Помню, однажды пришел из армии двоюродный брат – в пятидесятые годы он сверхсрочно служил – а так как папа был авторитет, он ему и говорит: «Дядя Гриша, пойдем на Сенной, калоши надо купить». Тогда калоши были как хорошая машина. Папа говорит: «Конечно, приходи завтра, с утра и пойдем». Утром просыпается, а Ивана нет. Ну, стали на стол накрывать – и вдруг Иван идет, счастливый, довольный. «Не удержался, – говорит, – зашел на Сенной, купил». Поставил калоши и за покупку предложил выпить немножко. Разлили, папа посмотрел на калоши, выпили. И только после этого папа говорит: «Конечно, выпить надо. Тем более, у тебя калоши-то на одну ногу».

Корр.: Эта история с обувью, наверное, не единственная?

В. Феоктистова: Обувь папа нам покупал очень забавно всегда. Мы садились, он каждой мерил ноги и писал: «В–1» – это означало Валю, старшую, «Д» – это была Дина, «В–3» – а это уже я. Он уходил на рынок, а мы ждали. И как же мы ждали! Сейчас так ждут заграничные поездки или компьютер. Я ждала особенно, потому что мне ничего не покупалось, вся одежда донашивалась. И вот папа приходил и говорил: «Так, девчонки, только Валентине одна пара была». А на самом деле на всех не было денег.

Помню, как-то он приносит коньки на ботинках. Ой, что это было. Мы собрались, писк, визг. Но даже старшая не могла на них кататься, они были очень большие – 38 размер. А у нее, даже когда она выросла взрослая, был только 36. Ну и коньки лежали, и это было грустно. Но я, видимо, была в папу. Однажды надела валенки, сверху коньки, зашнуровала – и красота. Когда я вышла на лед, я была королевой. Я каталась, а все остальные стояли и смотрели. Понять, что это за коньки, было невозможно. Они были с меня ростом примерно.

Корр.: Вы работали и были хорошо знакомы с Олегом Янковским. Каким он запомнился Вам?

В. Феоктистова: Был период, когда мы с Людой Зориной очень дружили. Они с Олегом познакомились очень интересно. Пришел директор цирка и сказал, что ему нужна красивая пара для ведения новогоднего представления. Директор театра отобрал Люду и Олега, так они и познакомились. Свадьбы как таковой у них не было, они просто зарегистрировались – кстати, это было 4 февраля.

Олег был очень простым, с большим чувством юмора. К женщинам он относился всегда, как к цветку. Люда бывала взрывной, иногда выходила на эмоции, а он всегда оставался спокойным. У них не было не то что конфликтов, а даже каких-то моментов, которые напрягают. Когда он уже стал уезжать на съемки, мы его ждали, потому что он невероятно интересно рассказывал. Помню, однажды Олег был на гастролях в Воронеже, устал, а после спектакля и у служебного, и у главного входов стояли поклонницы. Он и говорит нам с Людой, чтобы вышли с главного входа. Мы вышли и ждем, что будет. А они с Володей зашли в гримерку, и Олег в окно вылазил, так как он был худенький, а Володя его поймал.

Был еще такой случай. Когда я родила ребенка, Володя позвонил в роддом, чтобы узнать, кто родился – мальчик или девочка. А по телефону тогда не говорили, нужно было приехать лично. У Володи вечером был спектакль, репетиции, вырваться было никак нельзя. Тогда Олег предложил: «Выпьешь бутылку водки стоя, если я тебе скажу?» «А ты-то откуда знаешь?» «А мне сейчас скажут» Олег позвонил в роддом, представился и ему сейчас же сказали. Муж у меня был крупный, и когда узнал, что сын, выпил бутылку водки. Перед вечерним спектаклем его, как бегемота, в ванной отмачивали.

Корр.: В академдраме Вы уже сорок шесть лет. А из других театров приглашения не поступали?

В. Феоктистова: У меня лежат телеграммы из Куйбышева, из Горького, из Тбилиси, а работаю я всю жизнь здесь. Просто мне было интересно: что же, я никому больше не понравлюсь?

Корр.: Неужели Вам никогда не хотелось работать в другом, может быть, более крупном театре?

В. Феоктистова: Дело в том, что я любила свой город. Мне казалось, что это лучший город во всей стране. Когда я отдыхала в Ялте, один из актеров меня спросил: «Вы из Ленинграда? У Вас речь похожа на ленинградскую» Я гордо ответила, что из Саратова. И вдруг услышала: «А где это?» Я хотела, чтобы он сразу утонул. Ну о чем я с ним могла говорить? (смеется).

Корр.: За кулисами, да и на сцене иной раз происходит много такого, о чем зритель и не догадывается. Вам приходилось становиться жертвой актерских розыгрышей?

В. Феоктистова: Ой, надо мной шутили очень нехорошо, потому что я была младше всех. Но все это было органично, безобидно. Помню, мы играли спектакль «Сто четыре страницы про любовь». В конце надо было выстроиться на круге, чтобы, когда поднимался занавес, мы все стояли. В результате, в темноте меня убедили встать на этот круг. И вот взметнулся занавес, и выезжаю я одна. Слышу, они за сценой смеются. Ну что делать? Я поклонилась и ушла. Вообще, я была очень смешливая. А это настоящая трагедия для актера. Как-то мы играли «Мэри Поппинс» в жанре травести. Я терпеть не могла изображать мальчиков, но куда было деваться. По сценарию, мне навстречу выходила няня, которую играл крупный актер. Он выходил, смотрел на нас и говорил фразу: «Майкл, если ты будешь себя плохо вести, я пожалуюсь твоим родителям». И вот вместо этого он произносит: «Майкл, если ты будешь плохо себя вести, я пожалуюсь твоей жене». Что творилось со мной – я смеялась так, что не могла остановиться. У меня даже слезы из глаз потекли. Я побежала за кулисы, бью себя кулаками и говорю: «Ты что, тебя же уволят, ты же актриса» А стоило выйти на сцену, и все началось сначала.

Корр.: Как Вы считаете, какое будущее ждет театр вообще?

В. Феоктистова: Жизнь так изменилась, приоритеты и ценности стали настолько другими, что иногда мне кажется, что это сон. Никак я не могла представить, что будет когда-нибудь такое время, такое интереснейшее время. Сейчас внучка предлагает мне общаться по Интернету. И мысль такая есть, хотя я сотовый телефон еле освоила. Но интересно невероятно. Я считаю, что театр никогда не умрет. Ведь это жизнь, которую смотрят. Вы не представляете, как реагируют зрители, когда мы играем «Частную жизнь». Причем, взрослые люди. Потом я поняла, почему так происходит: оказывается, все дело в узнаваемости жизненных ситуаций. Людям это очень дорого.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=11022010010057&oldnumber=519