«Шляпы долой, господа…»

Вадим РЕВИЧ

В последний выходной последнего месяца осени на эстраде Большого зала консерватории играл московский пианист Сергей Кузнецов.

Уж сколько раз за последние годы пришлось изводить себя знаменитым, со школы «до боли» знакомым добролюбовским вопросом: «Когда же придёт настоящий день»?! Вопросом, без сомнения «больным» для всякого музыкального рецензента, по крайней мере, в провинции. Случались ли исключения? Пожалуй, да, но за те десять лет, о коих вполне мог бы сказать, что слушал музыку достаточно осмысленно, я бы назвал таковым лишь одно событие в музыкальной жизни города – концерт Алексея Любимова лет эдак пять назад, называвшийся «Музыка воображаемых миров».

Вечер же минувшего воскресенья оказался свершением совсем иного рода, ибо если тогда, в апреле 2002 года, мы услышали замечательное (а местами и гениальное) толкование пьес Шопена, Шуберта и Листа, то в целом концерт оставил весьма амбивалентные впечатления, что вполне обычно для творчества этого артиста. Klavierabend С. Кузнецова куда правильнее было бы определить словами старого тифлисского критика, после выступления В. Горовица писавшего примерно следующее: «Вот ради таких дней мы, старые писаки, лишь и живём…». Добавлю, что с подобным совершенством в концерте (что называется live) мне до сих пор встречаться не приходилось. Тут же стоит лишь повторить знаменитые слова Роберта Шуманна о шопеновских Вариациях на тему из «Дон-Жуана» Моцарта: «Шляпы долой, господа, перед вами гений». Именем этим я, не колеблясь, и называю московского гостя.

Шопеновское начало, замечу, дало себя знать с первых же звуков сонаты B-dur (D. 960) Ф. Шуберта, открывшей вечер. Другое дело, что осознать сие пришлось немного позднее. Итак: «Иной раз, – вспоминал Ф. Лист, – из-под пальцев Шопена изливалось мрачное отчаяние, и можно было подумать, что видишь ожившего Якопо Фоскари Байрона, его отчаяние, когда он, умирая от любви к отчизне, предпочёл смерть изгнанию…». Однако чаще всего Шопен представал перед слушателями как вдохновенный лирик, …извлекавший из инструмента богатейшую гамму чувств – нежных, задумчивых, меланхолических, светлых… «Своим сочинениям, – писал Лист, – Шопен сообщал какой-то небывалый колорит, какую-то неопределённую видимость, какие-то пульсирующие вибрации почти не материального характера, совсем невесомые, действующие, казалось, на наше существо помимо органов чувств». В. Ленц называл Шопена лучшим «мастером пастели». Резкой, стучащей звучности Шопен не переносил. Его собственное исполнение не отличалось мощностью, ff в настоящем смысле слова он почти не извлекал…. «Видите эти деревья, – говорил Лист И. Нейлисову, – ветер играет их листьями, придаёт им жизнь, само же дерево остаётся прежним – это шопеновское rubato»». Каждое приведённое здесь слово наилучшим образом отражает всё, что можно было бы сказать о концерте. Остаётся добавить немногое. Что собственно-то шопеновских сочинений и не было, что нисколько не меняет сути дела. Что более всего, пожалуй, пианист впечатлил тем, что так пленяет у великого же шопениста Генриха Нейгауза, когда он играет, скажем, «Крейслериану» Шуманна, а именно – полное отсутствие известной «истерии», вообще всяческой гипертрофии, столь часто сопутствующей даже выдающимся прочтениям этого шедевра.

Вопреки ожиданиям, великие тени совсем не витали в зале, пока звучала шубертовская пьеса, «истекавшая» из-под пальцев пианиста, словно ручей или, скажем, облако, проплывшее над замершим залом и медленно истаявшее где-то вдали. Впрочем, в репризе Andante sostenuto сонаты, конечно, вспоминался С.Т. Рихтер, но лишь потому, видимо, что забыть его в этой музыке просто нельзя. Как ни покажется странным, и эта аллюзия тоже не была случайной; Рихтер вспоминался в этот вечер не однажды, и главным образом, конечно, в сфере pianissimo, материи, которую Сергей Кузнецов словно бы получил прямо из рук великого артиста. Отмечу и редкое совершенство звуковой ткани концертанта, причём как прозрачность её, так и динамические пропорции (пианист удивительно «объемлет» регистры своего инструмента), также, поистине, совершенно рихтеровские.

Второе отделение вечера артист посвятил двум фортепианным сюитам М. Равеля, явив абсолютно контрастный Шуберту образный мир, что также нельзя не отметить, поскольку отсутствие каких-либо принципов в составлении программ по-прежнему совсем не редкость сегодня. «Ночные бабочки», «Печальные птицы», «Лодка среди океана» и «Долина звонов», составившие некогда цикл «Отражения», получили абсолютно идеальное воплощение, будучи продолжены затем «Ночными видениями» (или «Ночным Гаспаром», 1908) – музыкальным воплощением «готических» поэм А. Бертрана. Замечу, что за редкими исключениями собственно музыкальный мир композитора оставляет меня равнодушным, но сие нисколько не мешало получить известное удовольствие здесь и уж, тем более – оценить мастерство пианиста.

В качестве «бисов» прозвучали Ноктюрн для левой руки op. 9 А.Н. Скрябина и листовская транскрипция знаменитой песни Ф. Шуберта «Форель», с удвоенной силой заставившие желать следующего визита замечательного артиста, ставшего для многих, уверен, ярчайшим открытием последних сезонов.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=9112007140404&oldnumber=417