Переворот на фоне памперса

Анна САФРОНОВА

Имя Александра Архангельского в России на слуху. Его знают как ведущего телепрограммы «Тем временем» на канале «Культура», обозревателя «Известий» и автора многих книг – в том числе: «Александр I» (серия ЖЗЛ, второе издание было в прошом году), «Гуманитарная политика» (Москва: ОГИ), «Базовые ценности: инструкции по применению» (СПб: Амфора).

В нынешнем году в петербургской же «Амфоре» увидела свет книга «1962. Послание к Тимофею».

В общем-то это проза, и, хотя более всего хочется назвать это «субъективным историческим повествованием», нельзя не признать: художественная составляющая перевешивает документальную. Перед нами длинный монологический текст – письмо автора своему сыну Тимофею. Отчет о прожитой части жизни, «с ненужными подробностями, излишними деталями, случайными полусмазанными кадрами, как в семейном альбоме»… Ох, не всякого читателя такая заявка обрадует, слишком много уж семейных хроник размножилось в литературе, и поднадоели уже бесчисленные бабушки, дедушки, дяди и тети, пусть даже со сверхважными и сверхтипичными судьбами.

Но, к счастью, у Архангельского все не так, во первых строках своего «письма» он ввел нас в заблуждение. На самом деле большая история здесь не то чтобы важнее – она равноправна с частной жизнью, более того – частное, личное, внеполитическое не просто существует на фоне истории, но и, бывает, напрямую зависит от нее. Своему сыну автор советует обратить внимание на одну фразу из романа «Волхв» Фаулза: «Между этими событиями не было никакой связи… их связывал я, именно во мне нужно искать смысл их совпадения». Конечно, это ключ ко всему «1962-му».

Почему 1962-й? Это – год рождения автора и, как кажется, год выдающийся, год исключительной концентрации разнообразных политических событий. Объективно, надо думать, это не так; каждый год, последующий или предыдущий, мог бы выглядеть не беднее. Но надо отдать должное драматургическому таланту Архангельского: он захотел сделать центром, точкой отсчета нынешней истории именно свой, 1962-й – и блестяще сделал это. «Товарищ, верь!» – второй эпиграф к «Посланиям».

Первый – тоже из Пушкина: «Видел я трех царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут». «Царей» у архангельского поболее трех, крупным планом возникает и Папа Римский, и Кеннеди. Но русских – трое: Хрущев, Ельцин и Путин. «Класс» написания словесных портретов царственных особ Архангельский продемонстрировал еще в ЖЗЛовском «Александре I», и здесь – то же: «царственные» эпизоды – самые запоминающиеся в книге. Вот Архангельский описывает ельцинское решение 1994 года о Чечне: «Физически Ельцин был уже нехорош. Чуть было не плюхнулся на чужое место; охранники удержали. Но вступительную речь произнес внятно, с чувством. По-царски обходился без личных местоимений: «Думаю, шта… Полагаю, шта… Уверен». Затем, тяжело опустив голову, ушел в себя и сделал вид, что неустанно слушает… Мне казалось, что слова летят мимо ельцинских ушей, что никаких мыслей у него вообще нет, а весь ум ушел в обоняние. Он принюхивался к будущему… Громогласные помощники за боковым столом веселились с гостями. Вождь был неподвижен. Он сделал стойку и ждал от самого себя команды фас».

Это словечко, «фас» (подчиненные – Хрущеву), возникнет и в эпизоде с царем предшествующим, с Никитой Хрущевым, в сцене с выставкой белютинцев в Манеже. Архангельский нам дает свою версию этих событий, отрицая общепринятую: «Если на истории России вам говорили про Манеж 1962-го (в чем я не уверен), наверняка трындели про травлю советского авангарда и преследование прогрессивных художников. Это ерунда. Про авангард Хрущев действительно ляпнул, но только один раз, в самом конце и по причине полного невежества. Никакими авангардистами белютинцы не были; обычная фигуративная живопись, с некоторыми смещениями цветов и планов, в духе молодежного левого времени конца 50 – начала 60-х годов». «А тогда почему?» – спросит читатель. Опущу авторские логические и внелогические связки, сразу – к выводу: Хрущев стремился таким образом к цели более глобальной, чем разовый погром небольшой группы художников. Это была весточка целой цивилизации, набирающей силу в другом, «не нашем» направлении: весточка о непримиримом конфликте с этой самой цивилизацией, символом которой для Хрущева было нечто непонятное, ненужное, «а б с т р а к ц и з м».

«Ну а Путин, к Путину-то он как?» – неизбежно заинтересуется читатель. Пожалуйста: «Перед тобой – очень четкий, однозначный и однозвучный, абсолютно закрытый человек….». Еще: «Помнишь мой рассказ о Ельцине перед Чечней? О скудном уме и мощном нюхе, об охотничьей стойке перед опасным прыжком? Я тогда не произнес ключевое слово: царь. Самодур и милостивец, великий и мелочный, поклонник воли и раб страстей. Из-под его советской шелухи временами прогядывал русский лик, а потом опять скрывался под складками партийного жира, и опять проглядывал… Ничего этого сейчас нет и в помине. Перед нами – поджарый мускулистый управленец, покрытый тонким целлулоидным загаром, которым почему-то покрываются все люди власти… Он делает историю, но сам живет за ее пределами, вот какой парадокс».

Надо сказать, что царственные герои Архангельского никак не забивают, не умаляют героев «маленьких», семейная хроника в «1962-м» – на своем месте. Великолепная гречанка, бабушка Анна Иоанновна, советская до мозга костей… Нежная, несчастливая мама и ее робкие, несамостоятельные, несостоявшиеся мужья… Все это – ярко, крупно, неотделимо от большой истории: «Белый дом, огонь пожара, в левом углу стреляющий танк; рядом с ним стоит танкист… А в это самое время какая-нибудь юная мать, краем уха прислушиваясь к пальбе, недоверчиво разглядывала штанишки на липучках, умеющие впитывать влагу…» Все – рядом, все – вместе, и все неразрывно связано.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=24092007171405&oldnumber=411