Мучительная проза Юрия Трифонова

Анна САФРОНОВА

В этом году – целый букет юбилейных дат Юрия Трифонова: 25 лет со дня смерти (28 марта), 30-летие отмечает «Дом на набережной» и, наконец, в августе исполнится 80 лет со дня рождения писателя.

Небольшое отступление. В нынешнем году журнал «Октябрь» напечатал повесть Василия Аксенова «Москва-ква-ква» (а следом вышла и книжка), и действие происходит в том же доме на набережной, что и в трифоновской повести, и в то же время. Аксенова долго и дельно ругали критики. Лев Данилкин, например, охарактеризовал роман как «несмешной, неинтересный, неаккуратный».

Трифонова переиздают немного, и иногда в странной обойме. С «Домом на набережной», к примеру, Трифонов попал в серию «Сделано в СССР» вместе с Вилем Липатовым, Даниилом Граниным, Борисом Можаевым и Михаилом Алексеевым (последнего особенно не люблю: премия его имени, учрежденная саратовской областной администрацией в 1998 году, надолго запрограммировала наших земляков на прозу о босоногом детстве). Спрашивается: что Трифонов, создатель сложной, нервной и, по большому счету, антисюжетной прозы, делает в этом ряду? В общем-то, конечно, понятно: «Вече» издает прозу писателей, пытавшихся противопоставить, грубо говоря, хоть что-нибудь официальным ценностям.

«Трифонов жил честно и писал правду…» (из книги Натальи Ивановой «Проза Юрия Трифонова», изданной в «Совписе» в 1984-м). Зыбкие критерии – правда, истина… Разве старушка, сочиняющая донос участковому на молодых безалаберных соседей, пишет «неправду»? Да правду, истинную - они ее достали музыкой, друзьями и ночными посиделками. Почему такой нелитературный пример? Ответ: он был в духе Юрия Трифонова. Он уравнивал текст и жизнь, предъявляя немыслимые требования к себе, он не «писал правду», а мучительно ее искал.

Более мучительной прозы, наверное, нет в нашей литературе. Быть одновременно тем,

к т о препарирует, и тем, к о г о препарируют, - лягушкой и биологом сразу. Нервы не выдерживали, у Трифонова, как и у всякого большого писателя, герои выходили из подчинения и становились неуправляемыми. Тогда возникал третий - более или менее «здоровая» фигура, ясная, не отягощенная мучительной рефлексией. Так в «Доме на набережной» появится некто «другой», некий «я», который по-своему расскажет и доскажет до внятной сюжетной точки историю Глебова и других. Во «Времени и месте» история писателя Антипова будет досказана тоже «другим»…

«Время и место», по замечанию Натальи Ивановой, книгу которой и по сей день читать интересно, – конспект всей прозы Трифонова. Главный герой пишет роман «Синдром Никифорова». Цитата из трифоновского романа: «Но дело в том, что «Синдром Никифорова» не просто роман о писателе, а роман о писателе, пишущем роман о писателе, и даже более того - роман о писателе, пишущем роман о писателе, который тоже пишет роман о писателе, который в свою очередь что-то пишет о писателе…». Препарирующий становится препарируемым, и так до бесконечности… Время и место – это категории, которые писатель мучительно преодолевает. «Предварительный итог» (по названию одной из повестей Трифонова) – невозможность, неспособность преодоления.

В последних, уже после смерти опубликованных вещах писателя («Время и место», «Старик») порог времени и места заметнее всего. Антипов, тот самый писатель, пишущий о писателе и так далее, этот порог преодолевает: он активен, востребован, создает новую семью на излете жизни и становится чужим автору. О его «другой жизни» (тоже название повести Трифонова) рассказывает уже «другой», а Антипов из главных героев автором разжалован.

Героиня «Другой жизни», Ольга Васильевна, страдает драматическим непониманием того, что происходит с ней, ее мужем (конечно, пишущем), ее ребенком и свекровью. Загадочно, с только ему присущими кропотливостью и терпением (понять все и всех!) Трифонов сумел выписать столь живой образ н е п о н и м а ю щ е й женщины.

Во «Времени и месте» возникает мотив «слепого» (в духовном смысле) писателя. Идеальный для этого пример – больной болезнью «ничегонехотения» Станислав Семенович, исследующий микроскопическую историческую тему, в упор не видящий горе жизни: приютившая его женщина вешается от безысходности, оставив на двери с целью заботы о близких записку: «Осторожно, я здесь вишу…». И сам Антипов: он разговаривает с матерью, вернувшейся после сталинского срока, и мучается недостатком сюжетов. И эту слепоту Трифонов старается понять, и нам преподносит без осуждения. Но ясно: вариант Антипова, когда текст не равен жизни, – не трифоновский. Тупик несовпадения, несовместимости. Для Трифонова важно п о н я т ь н е п о н и м а ю щ и х.

Юбилейный разговор о Трифонове невозможен. Он, переживший и описавший все социальные муки писательства, загадочным образом остался внесоциальным писателем, живым, мучительно живым. Можно, наверное, сказать, что о современной жизни прозы Юрия Трифонова заботятся мало – хотя бы те же критики, пекущиеся о своем влиянии на современный литературный процесс. Или уже отошел Юрий Валентинович в ведение литературоведов? Имидж писателя вчерашнего социума Юрию Трифонову явно не по масштабу. Может быть, его время не ушло, а просто еще не наступило?..

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=20042006102450&oldnumber=344