Анатолий Скрипай: "Любое образование должно быть творчеством"

Ирина КАБАНОВА

Поскольку для многих слово "консерватория" означает высшие сферы культурной жизни, считается, что именно там культурные традиции могут чувствовать себя в наибольшей безопасности. Однако незащищенность самой консерватории как вуза дает повод к размышлению об отношении государства к национальным ценностям. Об этом мы беседуем с ректором Саратовской государственной консерватории им. Л. Собинова, заслуженным артистом России, профессором Анатолием СКРИПАЕМ.

— Анатолий Александрович, музыкальное образование в России всегда было престижным, во многих семьях считали своим долгом отдать ребенка в музыкальную школу. Насколько такой подход оправдан, ведь в музыке, как и в любом деле, нужен, прежде всего, талант? Можно ли его воспитать?

— Мне очень нравится мысль великого пианиста Генриха Нейгауза, учителя Рихтера, по поводу музыкального образования: таланты создавать нельзя, они растут сами, мы можем создавать только почву. Сразу пример: в музыкально-эстетическом лицее Энгельса учится Володя Левицкий, который привез из Москвы первое место с конкурса ЦМШ, после этого съездил на конкурс в Германию. Это потрясающий талант! Как он появился в поселке Мясокомбината? Просто в Энгельсе создана почва, на которой растут таланты — несколько музыкальных школ, лицей.

Зачем нужно музыкальное образование? В советское время нас отучали от слова "элита". А сейчас это слово стало модным, причем применяется к очень богатым, обладающим властью людям. Но я элитой считаю тонкий слой интеллигенции, который у нас еще сохраняется. Музыка воспитывает элиту, а вообще все образование должно быть на это направлено, и в идеале все общество должно быть элитой в смысле духовного развития.

К примеру, в Южной Корее и в Японии считается, что все дети должны иметь музыкальное образование: и талантливые, и бездарные. Правильно! Человек должен развиваться, постигая не только науку, но и искусство. А у нас в образовании нет разделения "наука и искусство". Музыка в классификаторе наук представлена как науки об искусстве. Это колоссальная неграмотность и ошибка, потому что мы не науки об искусстве, а мы само искусство и есть. Это отдельная сторона психической деятельности человека. И печально, что это мало кто понимает.

— В свете грядущей реформы образования каким видится будущее творческих вузов, в частности, консерватории?

— Такая реформа, как нам рисуют, с возможностью изменения организационной формы на АО (автономное учреждение) или ГАНО (государственная автономная некоммерческая организация), — это путь к разрушению столетиями складывавшейся российской системы образования. Похоже, что государство просто сбрасывает с себя такую заботу, как финансирование. Особенно это тяжело может сказаться на нас, потому что в консерватории очень мало таких студентов, которые могут платить за образование. К нам идут из самого неблагополучного в финансовом смысле слоя — дети интеллигенции, людей мало зарабатывающих, много детей одиноких матерей. И еще к нам идут не те люди, которые надеются, получив диплом, сделать карьеру (сейчас очень проблематично сделать карьеру в музыке), а те, которые без музыки не могут. Конечно, в творчестве много иррационального, которое не укладывается в бюрократические определения. Но потерять консерваторию, разрушить, превратить в АО,

ГАНО — это прямой путь к утрате ведущего положения российской музыкальной культуры и традиций.

— Вы считаете, что нынешняя реформа плохая. Возможно ли, чтобы к вашему мнению, мнению профессионала, прислушались в правительстве? И на что, по-вашему, должна быть направлена хорошая реформа?

— Что реформа плохая, так считаю не только я, но и мои коллеги из других консерваторий. Но нас никто не слушает, никто не собирает совет ректоров! Если честно, у меня одна надежда: что эта реформа сломается сама. У меня есть и другая надежда — на то, что прислушаются к министру культуры Александру Соколову, выступившему с рядом законодательных инициатив на коллегии министерства, прошедшей в начале лета. Я подписываюсь под каждым словом предложенной им стратегии. Художественное образование нуждается в более щедром финансировании, нужно поднимать статус детских музыкальных школ... Но главное — сохранение непрерывной системы образования, которая сложилась очень давно: музыкальная школа, музучилище, вуз. Такой системы нет нигде в мире, она довольно громоздка, но только здесь сохраняются традиции. А преемственность! У нас сейчас плохо поставлен процесс воспроизводства. Молодому пробиться трудно, на зарплате молодого специалиста просто нельзя прожить. Сегодня мы, педагоги старшего поколения, — носители традиций. А уйдем — кто будет передавать традиции, благодаря которым российская культура имеет такой вес в мире?

— Какова специфика учебного процесса в свете этих традиций?

— У истоков российской музыкальной педагогики стояли титаны — два брата Рубинштейна: Антон Рубинштейн, гениальный пианист и педагог, создал первую в России консерваторию — Петербургскую. Через несколько лет его брат Николай открыл Московскую консерваторию. С этого началось профессиональное музыкальное образование в России, и я утверждаю, что оно до сих пор является наиболее прогрессивным в мире. Знаменитый Ван Клиберн, например, — ученик русского профессора Левиной.

У нас очень условно строится учебный процесс: музыкант должен, во-первых, много заниматься самостоятельно — инструмент требует 3-4 часа в день, — а кроме того, присутствовать в классе у профессора, посещать лекции, семинары. Во-вторых, в любом художественном вузе должна быть атмосфера творчества, практики, что я и пытаюсь организовать вместе с ученым советом. У нас все студенты-духовики играют в оркестре консерватории и филармоническом оркестре "Волга-Бэнд", который, кстати, съездил сейчас в Грецию, где имел большой успех на фестивале духовых оркестров. Есть студенческий хор театра хоровой музыки Л. Лицовой. Студенты-актеры работают на настоящей сцене в ТЮЗе, театре драмы. Все они — в своем деле, это и есть атмосфера творчества, это и есть воспитание. Одних педагогов мало. Преимущество Петербургской, Московской консерваторий в том, что они находятся в мировых центрах музыкальной культуры. Их студенты воспитываются не только на занятиях, но и всей неповторимой атмосферой музыкальных столиц.

— А как сегодня вуз чувствует себя в материальном отношении?

— Мы играем на ужасных инструментах. Например, рояли, которые в классах стоят, давно списать надо, им по сто лет. Надо отдать должное Федеральному агентству по культуре и кинематографии, которое выделяет нам средства на ремонт, но их недостаточно. И потом, ремонтировать эти рояли уже не рационально, лучше купить новые. Рояль — инструмент недолговечный, в отличие от скрипки, виолончели. Скрипка играет 400 лет, и прекрасно играет, лучше становится, а рояль больше ста лет не живет. Совсем сложно обстоит дело со струнными: музыканты играют на так называемых мастеровых инструментах, изготовленных конкретным мастером. Фабричному изготовлению скрипки, виолончели не поддаются. А стоят они фантастических денег. Остается у нас и проблема фагота, без которого нет симфонического оркестра.

Недавно мы заткнули прореху: купили литавры и те инструменты, которых у нас не было, но на которых студенты отделения ударных должны сдавать экзамен: маримба, ксилофон, виброфон. Остается проблема концертного рояля в Большом зале. Для нашего зала нужен американский "Стейнвей", это для пианистов эталон. Я об этом говорил с губернатором Павлом Ипатовым; он спросил, сколько тот стоит, и немножко вздрогнул, когда услышал сумму в 140 тыс. долларов.

— Вы довольно часто ездите за рубеж. Что вы скажете об уровне музыкального образования на Западе?

— Мне интересны американские университеты. Но я, пока не попал за рубеж, даже представить себе не мог, что там уровень музыкального образования столь невысок. И меня этот факт удивляет. Ведь там есть все для полноценной учебы. В классах стоят великолепные инструменты, кондиционеры, компьютеры, музыкальные центры, видео — все есть. А учат зачастую неважно.

— С чем, по-вашему, это связано? Чем их образовательный процесс отличается от нашего?

— Любое образование должно быть творчеством. А за границей учебный процесс имеет вид наполнения студентов знаниями, как сосуда. Это мертвый процесс, из этого ничего не получится. Студент — это не сосуд, который нужно заполнить, а свечка, которую нужно зажечь. Лучше научить студента самому добывать знания, и цель нашего процесса — сделать учителя ненужным для своего ученика. Музыке нельзя научить, но ей можно научиться. Чего не понимают многие западные педагоги. Надо создать личность, которая выступает сама, а не по подсказке.

Мой друг, профессор Женевской консерватории Алексей Головин признает, что западная музыкальная педагогика, особенно детская, переживает значительный кризис. Ведь у них к инструменту подпускают только с 12-ти лет, мол, не надо детей отлучать от детства. А это поздно, ребенок должен заниматься уже с 6-ти лет, получать инструментальные навыки с детства, так распорядилась сама природа.

— На следующий год вас пригласили записать диск в Америке. Их так интересует русское исполнительское искусство или это какой-то новый проект сотрудничества Саратовской консерватории и Кливлендского университета?

— Иностранцев, как магнитом, тянет в Россию. Я думаю, что они чувствуют какую-то загадочность. Основная загадка для них — как в этих условиях, которые мы пережили в 90-е годы, наше исполнительское искусство и педагогика сумели уцелеть. Это внемузыкальный, духовный феномен.

Мы имеем очень тесные контакты с Америкой, Францией, Германией благодаря профессору Анатолию Селянинову, человеку очень активному, который постоянно что-то организует, приглашает музыкантов. Не так давно из Кливлендского университета приезжала очередная делегация, в составе которой была пианистка Энджелин Чанг. Она давала у нас открытый урок, сольный концерт, играла с оркестром "Волга-Бэнд". Мы пообщались, я в свою очередь тоже им поиграл, и мы договорились, что я съезжу в Кливленд и там мы запишем диск — это дело у них поставлено на поток. А я как раз собрался это делать, потому что у нас сейчас есть необходимая аппаратура. Но почему бы не записать там, если предлагают?

— Вчера открылся фестиваль органной музыки…

— Да, мы празднуем 20-летие нашего органа. В концерте впервые в Саратове была исполнена "Баллада для органа и фортепиано" французского композитора Марселя Дюпре. Я выступил в ансамбле с хорошо известным саратовской публике замечательным органистом из Германии, профессором Петером Дикке. Надо сказать, что произведение оказалось довольно сложным, но работал я над своей партией с удовольствием.

— Как вообще вы определяете консерваторскую аудиторию?

— Можно сказать, что аудитория организуется у нас сама. И меня приятно удивляет, что параллельно разрушительным процессам в культуре, в музыкальной в том числе, идет процесс обратный. Публика в Саратове московского уровня, она очень профессиональна и всегда очень точно оценивает события концертной жизни (к сожалению, ставшие редкими). Это неудивительно в консерваторском, университетском городе, где старинная театральная культура. И эта культура каким-то образом передается из поколения в поколение, хотя сейчас, казалось бы, у нас должны быть пустые залы на концертах, скажем, Элисо Вирсаладзе. Но люди приходят, и это меня радует. Раньше в зале сидели меломаны, знатоки, которые в большинстве своем состояли из профессуры университета, пединститута, политехнического. Однажды с помощью профессора университета Киреевой мы организовали концерт "Математика и музыка". Был страшный ажиотаж, так народу было интересно. Сегодня поколение публики сменилось, но она остается вполне столичной, разбирающейся, способной верно оценить даже сложное явление на сцене. В этом смысле Саратов — культурная столица.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=12092005160128&oldnumber=314