Елена Шварц: загадки и разгадки

Анна САФРОНОВА

В издательстве "Лимбус Пресс" вышла книга "Видимая сторона жизни" легендарной петербургской поэтессы Елены Шварц. "Оргинальность, граничащая с экстравагантностью", — одно из довольно точных определений — не только творчества, но и самого образа Елены Шварц. "В раннем детстве я часто посреди улицы вдруг отказывалась идти дальше и ложилась прямо на снег. Сколько мама ни уговаривала встать, я не соглашалась и молча, с детской вредностью, лежала, пока она уже в слезах не начинала катить меня ногой, как тяжелое полено, и так на большие расстояния. Я оказывалась лицом то к грязному снегу, то к небу. Прохожие журили меня" (из главы "Способ передвижения"). Далее: "Один раз я уснула в Москве на какой-то площади, свернувшись калачиком на лафете какой-то небольшой пушки-памятника. Подъехал "черный ворон", меня уже было схватили, вынули пьяную и сонную из лафета, но друзья тогдашние, стоявшие у пушки, как часовые, отговорили их" ("Моя милиция"). Есть в "Видимой стороне жизни" истории и покруче, но — не буду лишать читателя удовольствия почитать их самостоятельно. Надо сказать, что стиль жизни Елены Шварц всегда порождал мифы — думаю, из-за скандального сочетания абсолютной естественности поступков и абсолютной ("без тормозов") свободы. А замечательно то, что "Видимая сторона жизни" никак не ломает мифический образ Елены Шварц — скорее, утверждает его право на существование.

В "Видимой стороне жизни" — множество реалий подпольной художественной жизни советского периода, и, конечно, выписано это все с ностальгической любовью, но без пиетета и реверансов: "На тогдашних чтениях кто-нибудь обязательно плакал от восхищения. Если никто не плакал, я считала чтение неудачным" (из "Краткой истории допотопных чтений"). Один из самых запоминающихся сюжетов книги — единственная встреча с Ахматовой: "Ахматова спросила (до этого я просто подошла к калитке и попросила разрешения показать ей стихи, хотя могла бы познакомиться через общих знакомых), кого я люблю. Я сказала — Цветаеву, и протянула небольшую статью о Цветаевой, апофеоз. Цветаева только всплыла из небытия, и я была уверена, что это счастье для всех. Анна Андреевна взглянула и презрительно сказала: "Ей не хватало вкуса". Это меня как громом поразило, и я пробормотала упавшим голосом: "Вкус в поэзии не самое главное. Да и что такое — вкус?" Она переспросила, я так же под нос повторила это. Разговор получался славный, она почти ничего не слышала, а я говорила в тот период жизни тихо и сбивчиво".

Дмитрий Бавильский совершенно точно заметил по поводу Елены Шварц: "Есть явления, перед которыми как критик теряешься: невозможно определить природу авторской стратегии, стиля или даже описать его". Действительно, почти все пишущие о Шварц как-то теряют аналитическую опору, преобладают "лирика" или вольные ассоциации: "Чудесная книга. Еще и в том смысле, что в ней и впрямь много необыкновенного и чудесного. Ребячество, юмор, озорство, гротеск. И изысканная фантасмагория, духовиденье, подкожная дрожь. И безукоризненное чувство ритма" (Александр Скидан). "Реальность ее странного мира только притворяется ручной и обжитой, на самом деле она может в любой момент соскользнуть в сюрреальность Гофмана" (Елена Рачицкая). “Мне представляется, что эта книга — прежде всего точка пересечения. Параллельная жизнь поэта — кроме той, что размещена в стихах. Но параллели, идущие по разным измерениям, пересекаются, если всерьез, по Лобачевскому. Так и у Шварц. Мысль ее все время упорно возвращается к поэзии" (Наталья Иванова). Впрочем, Бавильский и попытался разгадать секрет непостижимости поэзии Шварц, увидев ее исток в родословной поэтессы: "Елена — дочь легендарного товстоноговского завлита: созвучье двух фамилий, вот на что нужно было бы обратить внимание, подступаясь к изучению непонятных стихов". Отсюда вывод: "Вот, оказывается, откуда дирижабли таинственных семантических ореолов, трепещущих вокруг напечатанных слов, точно пламя округ свечи; вот почему все самое важное так и остается у Шварц неназванным. Невызванным. Главное — передать читателю (зрителю стихов) энергетический импульс, живую жизнь, невыразимую внутреннюю драму. Вот откуда таинство и волшебство в духе бергмановского "Фанни и Александр", невыносимо легкое и коварное "здесь и сейчас": ибо стихи Шварц выращены таким хитрым способом, что каждое их прочтение будет индивидуальным и эксклюзивным. И нет двух похожих прочтений, как нет, не может быть, двух одинаковых спектаклей". Что ж, такая разгадка, думаю, не единственно возможная.

За книгу "Видимая сторона жизни" Елена Шварц получила премию имени Гоголя в номинации "Портрет". И то, что именно в эту номинацию "поместили" Елену Шварц (а не в номинацию "Нос", или "Шинель") — тоже вариант разгадки.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=20102004173620&oldnumber=269