Тайна плюс-минус логика

Анна САФРОНОВА

Саратовский государственный музей имени Радищева выпустил книгу-альбом Владимира Солянова "Магеста".

Отпечатана книга в Москве в типографии "Новости", датой выхода значится 2003-й год, однако по разного рода техническим причинам она только что явилась к читателю.

Небольшое отступление от темы: недавно в Саратове вышла книга Ефима Водоноса "Выдающиеся мастера "саратовской школы" в зеркале художественной критики 1900—1930-х годов". По материалам, в ней собранным, легко проследить, как в процессе тоталитаризации методично растаптывали художников, которые ныне, выражаясь высокопарно, составляют славу отечества. Однако не скажешь, что критика была чисто идеологической, в ней сохранилось много живого и яркого. Создать подобную книгу на материале художественной критики второй половины минувшего века невозможно — взять хотя бы историю художников круга Николая Михайловича Гущина (к этому кругу, наряду с Михаилом Аржановым, Виктором Чудиным, Вячеславом Лопатиным, принадлежит и Солянов), длительное время обвиняемых в "формализме". Невозможно потому, что зрелое тоталитарное государство растаптывало уже без художественной критики, которая переживала естественный в таких условиях упадок: на смену ей пришла критика чиновничья. Поэтому книга Солянова имеет особую ценность. В "Магесте", помимо теоретических работ, есть главы "Детство", "Училище", "Тарту", "Душанбе", "Север", "Музей" — в них и биография художника, и биография пространства-времени. Самое приятное — легкий (но не примитивный) слог, прозрачная фраза: "Отец, по профессии сапожник, любил поэзию. И читал наизусть стихи русских поэтов. У отца был мирный, покладистый характер и, как говорили, золотые руки… но общий социальный недуг не миновал и его, а картежная игра, в которой по своему характеру он был обречен на проигрыш, — довершала дело". Здесь надо сказать о великолепной деликатности рассказчика: вспоминая о том, каким препятствием для образования, для творчества была система, он ни разу не впадает в публицистический гнев. Напротив, он рассказывает о множестве людей, малыми силами пытавшихся сохранить в себе "свое", никому не подвластное — и уже тем самым помогавших окружающим. "Негатив" же, особенно касающийся ныне здравствующих современников, сознательно оставляется за кадром. Во вступительной статье Л. Красноперовой к "Магесте" есть абзац, состоящий из одной фразы: "Его первая персональная выставка была сделана в 1973 году, но не открылась для зрителей". Обстоятельства не пояснены, не пишет об этом и сам художник. Зато информация о том, что за восстановление работы Ф. Рокотова Солянову была присвоена, минуя три предшествующие ступени, высшая категория реставратора масляной живописи, повторяется аж трижды: в предисловии, в авторском тексте и в резюме: ведь это делает честь не только художнику, но и (главное!) структурам, его труд оценившим. В авторском послесловии — масса благодарностей всем помогавшим и сочувствующим. У художника даже студенты — не "полуголодные", а "полусытые" (!) — как не вспомнить расхожее, но полезное деление людей на два типа: для кого-то стакан наполовину пуст, а для кого-то наполовину полон.

Владимиру Солянову противники в минувшей войне неинтересны, они лишь фигурки (с более или менее стертыми лицами) на фоне событий. Важно другое. Слово "понимание", может быть, и не совсем уместно: "Я считаю, что в изображении символа должна присутствовать тайна — как реальность, существование которой нельзя подвергнуть сомнению, но это именно та сакральная тайна, которая стоит за гранью возможностей нашего рассудка. Наша духовная сила — в осознании ее необъяснимости". (Из работы "Магеста. Визуальная среда".) В трудных попытках самопознания и самообъяснения Солянов общается с категориями необъяснимого больше, чем с реальным художественным контекстом своего времени. Возможно, именно такая "оторванность" (или свобода?) и замораживает бедных искусствоведов при оценке творчества художника: язык у них начинает как бы заплетаться, они просто не знают, какой терминологией оперировать. Из предисловия к книге: "Он не разрабатывал эзотерических сюжетов, не обращался к мистике, но устремленность к духовным ценностям, постоянно действуя в его искусстве, очищая его от мелкого, несущественного, постепенно обрела соответствующую им художественную форму" (я буду благодарна всем, кто объяснит мне: что чего от чего очищало и что чему стало соответствовать?!). Из резюме Анны Селивановой: "Размышления мастера интересны и полезны начинающим художникам…" А не начинающим — бесполезны, что ли? "Магеста", выходит, — что-то вроде ликбеза? Вряд ли. Пока же высокие художественно-критические умы путаются, обратимся к слову художника, который, собственно, и предлагает выработать новые критерии: "Поиск художественной формы как антропоморфной структуры, где центром внимания является духовная сущность человека, думаю, могла бы (а разве не "мог бы"? — А. С.) стать ключом и критерием в понимании и оценке непредсказуемо новых форм нового времени" (из работы "Символика в изобразительном искусстве и его экспонировании"). Увы, читатель вряд ли не заметит, как потяжелел, в отличие от биографических главок, стиль Солянова-теоретика… Он и сам это осознает: "…объяснить то, что обращено к интеллектуальной интуиции… задача неблагодарная и трудновыполнимая". Но не будем злословить — Солянов пытается создать новую систему художественно-критического мышления, а путь этот, понятное дело, не заасфальтирован.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=27082004112632&oldnumber=261