Тупик как место жительства

Анна САФРОНОВА

Борис Останин — действительно "живая легенда" питерского (точнее, ленинградского) андеграунда, как верно заметил Илья Стогоff в отклике на книгу "Белые флаги", выпущенную Санкт-Петербургской "Амфорой" в нынешнем году. Однако Борис Останин не стал делать литературной карьеры как летописец андеграунда, его книга — это разрозненные заметки, мысли, афоризмы. Именно так Борс Останин писал всегда, и в таком же духе — его предыдущая книга "Пунктиры" (2000 г.).

Составление своей новой книги Останин полностью доверил В. Лапицкому, А. Секацкому и Б. Мартынову, дав разрешение на любые сокращения. В предисловии Мартынов пишет: "Из-за чрезмерного объёма "литературного наследия" нам пришлось этим разрешением воспользоваться и изрядно сократить текст (особенно бытовые зарисовки), иначе говоря — пренебречь давнишним замыслом Б. О. о "серийной" и "фоновой" литературе с многочисленными повторами (то дословными, то с ничтожными изменениями) одних и тех же мыслей и описаний". Среди нескольких жестковато-четких (по отношению к романтическому, в общем-то, автору) характеристик Мартынова есть и такая: "…сознательное растворение автора в языке, отказ от психологической и идеологической целостности, превращение писателя в "машину по производству словесного мусора".

Думаю, не было нужды рационально умалять Останина: он сам прекрасно это сделал. Из останинских записей: "Неглубокость моей мысли уже давно не повергает меня в уныние, и значит, моё положение воистину безнадёжно"; "Моя жизнь напоминает мой почерк: такая же ординарная и неизменная"; "Кажется, у моей музы не лира в руках, а однострунная балалайка". И уж совсем мрачно: "Ноль пишем, ноль в уме. (результат моей жизни)".

Конечно же, в самоумалении Останина есть розановский дух и розановская традиция — совершенно отчетливая и, безусловно, осознаваемая — отсюда множественные апелляции к Розанову, как прямые, так и скрытые: "Непрерывность боли. Боль, как и страсть, позволяет преодолеть разрывы и провалы мыслительных операций; подобно воде и воздуху, боль непрерывна".

Возможность сравнения с Розановым лежит на поверхности, и грех ею не воспользоваться: розановские разрывы, на одном дыхании написанные строки, стремление поймать мимолетность жизни… Но есть глобальная разница. Если Розанов ловит "настоящие" мимолетности, то Останин углублен в прошлое, что характерно для людей из андеграунда, чувствующих себя чужими в постандеграундной ситуации: "Не смог бы, пожалуй, стать огородником: созидание жизни (культурные растения) неотъемлемо связано здесь с уничтожением жизни (сорняки). Мелочь, конечно, нетрудно преодолеть, но всё-таки, что ни говори, атмосфера: убей одно, чтобы жило другое. Военный реализм"; "Я понимаю, что взаимное пожирание — закон жизни, но участвовать в нём не желаю, жизнь постараюсь провести на обочине (пожирания)". Останин не просто позиционирует себя как "человека из прошлого", он действительно таким себя ощущает и описывает: "Научиться говорить (и вести себя) в прошедшем времени"; “Жизнь, протекающая как давно прошедшее… и соответствующее отношение к ней — праздного или тоскующего книгочея". Между тем "тоскующий книгочей" не бесстрастен, а весьма и весьма ехиден. Одной намеренной орфографической ошибкой он превращает слово в афоризм: "Писсатель", — и слово свистит и ругается. Влюбленная внимательность Останина к языку сомнению не подлежит: "Мастер и смерть: на одних костях-согласных". Так что не все так уж и плохо. Один из его афоризмов: "Это, безусловно, тупик; но чем тупик плох как место жительства?"

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=28072004181256&oldnumber=257