"Газета "Богатей"
Официальный сайт

Статья из № 41 (271) от 4 ноября 2004 г.

ХудСовет

Юрий Ларин: гармония, пластика и судьба

Михаил НАГОВИЦЫН

Юрий Николаевич Ларин — художник, сын Николая Бухарина (эти определения расставлены по степени значимости), человек, судьба которого удивительным образом объединяет три эпохи в истории России ХХ века. Имя отца навсегда связывает его с историей, а талант художника будто нарочно дан ему для собственного осмысления времени и жизни. По признанию Ларина, он впервые осознал свое предназначение на саратовской земле, в Балаково, где работал на строительстве ГЭС. Саратов он считает столицей живописи, высоко ценит саратовских художников — Борисова-Мусатова, Кузнецова. Спустя 44 года он вернулся в Саратов с персональной выставкой "Гармония и пластика" и впервые показывает здесь свои работы. Выставка открылась 27 октября в музее Радищева.

Он родился в 1936-м, в два года потерял отца, тут же арестовали и мать — Анну Михайловну Ларину. Конечно, он не мог помнить настоящих родителей и тем более не мог получить от них того, что дает воспитание в семье, но связь с первой из трех эпох — старой, дореволюционной Россией, заложена в нем, видимо, генетически. Ларин — русский интеллигент начала века, с тонким и глубоким, во многом трагическим, мироощущением. Эту сущность не смогли убить в нем ни потрясения детства, ни железный каток эпохи.

Даже за свое имя он боролся всю жизнь. В специальный детский дом под Сталинградом Юра попал в возрасте десяти лет, когда действительность советского строя вырвала его из приемной семьи точно так же, как немногим ранее — из родной. Бориса Израилевича и Иду Григорьевну Гусман, его родственников и приемных родителей, арестовали в 1946-м. Юрий Ларин звался тогда Юрием Борисовичем Гусманом. Теперь он был уже дважды сыном "врагов народа".

Немного замкнутый. Неспортивный.

— Если играли в футбол, его всегда ставили на ворота, — рассказывает близкий друг Ларина, сын директора Сталинградского детдома, Владимир Васильевич Климов, приехавший на открытие саратовской выставки. — Совершенно не умел подтягиваться на турнике. Но его никогда не обижали — чувствовали что-то такое, что не позволяло считать его просто неженкой, недотрогой. Какое-то внутреннее благородство. Нет, он совершенно не походил на мальчика из рабоче-крестьянской семьи…

Уже тогда он начал рисовать, как сам считает — несерьезно, в стенгазету или для развлечения. Это была территория его свободы, место, где строилась гармония собственного, справедливого внутреннего мира. Человек сам спасает себя, когда никто не в силах ему помочь.

Через много лет, после сложнейшей, восьмичасовой операции на мозге (опухоль возникла вследствие полученного еще в детдоме облучения — так тогда лечили стригущий лишай), он будет проходить курс реабилитации, и там познакомится со своей второй женой, Ольгой, по специальности — психотерапевтом. Она говорит:

— Ему не нужна была психотерапия. Он рисовал. Его живопись — это и была его собственная психотерапия.

Середина пятидесятых, учеба в Новочеркасском инженерно-мелиоративном институте. "Знаете, тогда гидротехника была в моде" — говорит Юрий Николаевич без особого энтузиазма. Инженером-гидрологом был его приемный отец, Борис Гусман, который мечтал передать Юрию свою специальность. Несмотря на очевидную случайность выбора, этот период его жизни стоит рассматривать и как необходимость, вернее, как неизбежность. Это была данная провидением пауза, чтобы окончательно осознать свое настоящее предназначение. Он окончил институт, работал в Балаково на строительстве Саратовской ГЭС. И чем дальше, тем больше чувствовал тягу к созданному им самим миру, к своему искусству.

— Юрий Николаевич, когда же вы все-таки впервые осознали, что живопись — ваше истинное призвание?

— Видимо там же, в Балаково. Я делал небольшие наброски на стенах котлована Саратовской ГЭС. Их, конечно, смыло потом водой, но к тому времени я окончательно понял, что так жить больше не могу. Я просто умру, если не научусь чему-то новому.

В 1956, взрослым 20-летним человеком он получил письмо и впервые узнал, что у него есть настоящая мать, которая разыскивает его. Сам Юрий Николаевич не любит говорить об этом. Рассказывает Владимир Климов:

— Он прорыдал весь день, когда получил это письмо. Ничего не мог сказать, только все повторял: "Как же так…Как же так...".

Нам вряд ли удастся понять изнутри всю глубину испытанного им потрясения. Перевернулся весь мир, переменилось все. Окружающие люди, даже те, кто что-то знал, боялись рассказать Ларину о его истории. Таинственным шепотом намекали, что отец был крупным политиком, государственным деятелем. Произнести имя не решался никто. "Езжай, мать сама тебе все расскажет". Но и Анне Михайловне этот разговор дался непросто, когда впервые после двадцатилетней разлуки они встретились в Сибири, на станции Тисуль. Она приготовила вырезки из газет, брошюру с ленинским "Письмом к съезду". А кончилось тем, что Юрий догадался сам, по имени деда. Во всем тогдашнем окружении Ленина Бухарин был единственным Ивановичем…

Прошло еще четыре года, Анне Михайловне, наконец, разрешили вернуться в Москву. Вместе с ней приехал и Ларин, тогда еще Юрий Борисович. Борьба за право носить собственное имя была еще далеко не закончена. Имя Бухарина по-прежнему было под запретом, да и не предусматривало советское законодательство причин, позволявших менять отчество. В конце семидесятых Верховный суд ответил отказом на просьбу о реабилитации. Ларин сам пытался тогда добиться справедливости. Новые потрясения, новая полоса отчаяния — так хорошо знакомые с самого раннего детства чувства. После отказа советского суда он совершил безумно опасный в тех условиях поступок, обратившись за помощью за границу, в ЦК компартии Италии, и только чудом не пострадал от этого. В 1988 году долгожданная реабилитация состоялась, и 52-летний Ларин стал, наконец, Юрием Николаевичем.

Возвращение в Москву послужило переломным моментом в его судьбе. Талант требовал выхода, но опыт всей предыдущей жизни не давал той необходимой свободы, той уверенности в собственных силах, без которой заявить о себе не смог бы решиться никто. Ему повезло. Удивительно переплетаются линии человеческих судеб. С Ольгой Михайловной Румянцевой, заместителем главного редактора журнала "Октябрь", он познакомился совершенно случайно, вне всякой связи со своим происхождением — на лечении в санатории. В восемнадцатилетнем возрасте она была секретарем Ленина для особых поручений. Ларин стал бывать в ее доме. Показывал свои работы. Румянцева сумела убедить его в том, что он не просто умеет рисовать, а по-настоящему талантлив.

Надо отметить, что не одному Юрию Ларину оказала помощь и поддержку эта замечательная женщина. Примерно в то же время она прописала в своей квартире Василия Шукшина, знакомство с которым превратилось впоследствии у Ларина в долгую, продолжавшуюся до самой смерти режиссера и писателя, дружбу.

В 1965-м Юрий Николаевич поступил в Московское высшее художественно-промышленное, бывшее Строгановское, училище. С тех пор он не расстается с живописью, в которой, наконец, обрел свое настоящее "я", свободу, единственное и любимое занятие. Постепенно уходя от традиционно-реалистического направления, Ларин выработал свой формальный язык, свой метод работы над произведением. Понимая живопись как вечную борьбу двух начал — изобразительного и музыкального, он всегда балансирует на этой грани, стремясь сделать ее предельно тонкой, но никогда не позволяя превалировать одному над другим. Натура не должна стать абстракцией, но она должна перестать быть просто реальностью. Этот метод он называет "концепцией предельного состояния".

В работах Ларина почти нет четких, ограничивающих натуру линий. Это цветовые массы, пятна света во всем своем сложнейшем многообразии. Тысячи гармонично связанных между собой оттенков. Соединение различных, казалось бы, несопоставимых компонентов, производит впечатление порой почти шокирующее. Густо-красное солнце в сочетании с серым осенним холодом воды, блики солнечного или лунного света, доведенные до белого, неземного сияния. Пейзажи поражают обилием и беспредельностью пространства. Ландшафт не ограничивается пределами картины. Мир за ее обрезом кажется бесконечным.

Сегодня Юрий Николаевич Ларин — большой художник, самостоятельный и, видимо, по-настоящему счастливый человек. Его судьбой была история его семьи. Его талант — это то, чего он добился сам. В картинах его, пережившего множество лишений, победившего тяжелую болезнь, нет мрачных, пессимистических красок. Это — светлый мир гармонии и покоя. Того душевного покоя и гармонии, которые достались ему такой тяжелой ценой.

Адрес статьи на сайте:
http://www.bogatej.ru/?chamber=maix&art_id=0&article=4112004114640&oldnumber=271