|
| К свежему номеру |
Десятая Муза Памяти Павла Летувета
Павел ЛЕТУВЕТ Со смертниками в трюме (Енисейская повесть) Ушел из жизни Павел Робертович Летувет...
Для редакции газеты «Богатей» имя этого талантливого (от Бога!) журналиста имеет особое значение: он сотрудничал с нашим изданием с начала его существования. О чем бы ни писал Павел Робертович, он всегда оставался принципиально честным, свободным от внутреннего редактора и от внешних обстоятельств публицистом, для которого главным в творчестве была Ее Величество ПРАВДА. Правда, увиденная его глазами и рассказанная читателю со всей страстью искреннего и неравнодушного ко всему человека. Все это было, есть и навсегда останется в его статьях и в сердцах тех, кому посчастливилось читать его работы.
Редакция предлагает вниманию читателей отрывок из неопубликованной повести Павла Летувета «Со смертниками в трюме». Эта публикация (надеемся, не последняя) – дань безграничного уважения человеку, оставившему на Земле такой след, какой удается оставить далеко не всем.
Павел ЛЕТУВЕТ
Со смертниками в трюме
(Енисейская повесть)
Часть I. Великая война против своего Отечества
Родом из Степнобаджейской республики
Должно быть, с гнома все и началось: уверял проказник, что качал мою колыбельку, и, скорее всего, в недозволенном направлении. Наверное, и папа, высмеивавший глупости, творившиеся вокруг, свою лепту внес, и мама смутила младенца песней, звавшей «в дальнюю даль далей». Только потянуло, как героя моей детской книжки, заглянуть за горизонт. Литературного героя осудили, вертя пальцем у виска, наверное, и я выглядел не от мира сего.
Рано почувствовал себя в нем лишним: среди фальшивых идолов и ничтожеств, поклонявшихся им, – безвыходность обступала со всех сторон. Конечно, смешным бы показалось, шестиклассник вослед Лаврецкому повторил бы: «Догорай, бесполезная жизнь». Только с кем я мог подобной крамолой поделиться, да и кто в этом нуждался – старался хоть шуткой отвлечься от всего, что безжалостно шкарябало душу.
С годами суета марионеток не улеглась, просто знания приоткрыли неведомые досель ценности. Обрадовавшись им, словно ребенок очередной игрушке, тут же угасал, открывая в них те же муляжи вместо истины, прорваться к которой не хватило то ли сил, то ли умения. Вот и исколесил в поисках настоящего дела для соскучившихся по нему рук километраж дорог, которых хватило бы не только добраться до Луны, но и вернуться. Только зачем безвоздушное пространство всюду одинаковое и невесомость обрело все человечество.
Хорошо, хоть срабатывал закон всемирного тяготения: хотелось побывать всюду, находя наслаждения в том, что открывал досель неведомые миры. Только не могла навсегда привязать ни первая и единственная любовь – Сибирь, ни земля предков, ни родина моих детей. Влюблялся в несказанную красоту мест, где бывал, в города и реки, с которыми встречался, но изменял даже единственной любви своей – горам, ради других, впервые встреченных. Поэтому и осталась, как недоступная мечта, таинственно-зовущая горная цепь, окаймлявшая очаровавшую меня Ферганскую долину.
Снится она, недоступная, как снилась в детстве сказочная страна Малороссия в кипени садов, соперничавших с белизной хаток, и среди красок хороводов – юная мама, служанка Киевской губернии, привезшая оттуда короба песен: «Як хорошо, як вiсело на билим свитэ жить, чому же мое серденько тай стогнеть, тай болыть». Щедро наградив людей плодами земли, осыпают сады разноцветье листьев. «Болыть оно, тай журиться, шо вэрнэтся весна, а молодисть нэ вэрнэтся, нэ вэрнэтся вона».
А тут еще ссыльный из Украины Ехно со страшными историями про тамошних ведьм да Рудый Панько со своими байками. Только сорочинская ярмарка нечистой силы уступала той, что неистовствовала вокруг. Смешным, не более, выглядел гоголевский черт в поисках своей красной свитки, большевистский сдирал с крестьянина кожу. Кого тогда, испытавшего белый террор, и пребывающего в красном могла, испугать свиная морда в окне. Когда в доме загоралась запретная рождественская елка, боялся, что раздвинет занавески краснорожий и погасит, превратит в пепел окружавшее меня великолепие.
Когда нынче спрашивают, почему не поступил тогда в пионеры, отвечаю: с меня достаточно, что родился в семье пионеров-первопроходцев. На земле, еще не остывшей от мятежной республики с неслыханным даже для историков названием Степнобаджейской. Только не вздумайте ее искать на картах Саян 1919 года. Не успела утвердиться юридически, да и выглядела бы лишь пятнышком в излучине притока Енисея реки Маны. Южная граница объявленного партизанами образования вообще растворялась в непроходимой тайге, северную окаймляли крутые скалы, нависшие над ухабистой дорогой, проложенной у самой кромки берега.
Бесполезно искать нынче следы сгинувшей республики: ничто не напоминает о кровопролитных ее днях и ночах, кроме заросшего деревьями обшарпанного памятника. Если и вела к нему народная тропа, то давным-давно заросла. Разве что купающаяся в Мане молодежь забежит сюда по малой нужде да прочтет, какую потрясающую победу над колчаковцами одержали красные партизаны. Ухмыльнутся, в лучшем случае скажут: «Почудили же наши прадеды, занялись бы лучше туризмом».
Убивать друг друга – много ума не надо. А вот ради чего нагромождали здесь горы трупов, не могут ответить не только беззаботные исследователи здешних пещер, но и умудренные очками и лысинами историки. Итог братоубийственной бойни получился устрашающий – стерли все приметы столыпинской цивилизации – исчезли, словно их и не было, бесчисленные села, вековая тайга вернулась на раскорчеванные хлебные нивы. Здешние просторы остались открытыми чужеземному проникновению и беззаботно ждут китайцев. Произошло то, о чем предупреждал Столыпин сто лет назад, выступая 31 марта 1908 г. на заседании Государственной Думы.
«На нашей дальней окраине… уже начался какой-то недобрый процесс. В наш государственный организм уже вклинивается постороннее тело. Чтобы обнять со всех сторон этот вопрос, надо признать, как важно для этой окраины заселить ее. Оставлять этот край без внимания было бы проявлением громадной государственной расточительности… Росток проснулся, господа, и если мы не воспользуемся этими богатствами, то возьмут их, хотя бы путем мирного проникновения, возьмут их другие…»
Заселить Зауралье стало главной задачей. Успех столыпинской цивилизации, ее стремительность и напор, с какой она продвигалась на Восток, не знала примеров в русской истории, отличалась продуманностью даже в мелочах. Взять хотя бы транспорт, приспособленный к нуждам переселенцев: столыпинский вагон, многократно оболганный большевиками – якобы он был предназначен для перевозки заключенных. Так прочно вдолбили в головы эту нелепицу, что еще и поныне встречаются «ученые», верящие коммунистической пропаганде, валившей с больной головы на здоровую.
Столыпинский вагон был рассчитан на нужды одной, большой по тому времени, крестьянской семьи со всем скарбом – телегой, плугом, санями, сельхозинвентарем, скотом, запасом кормов для него. Не с бухты-барахты, как на хрущевскую целину, ехали, чтобы замерзать зимой в палатках неведомо где. Прежде чем обосноваться на новых землях, столыпинские переселенцы даже обязаны были прежде выслать ходоков. На льготных основаниях возили их туда и обратно, а если не удовлетворяла предлагаемая местность, имели полное право выбрать любую другую.
Но главнее главного было то, что новоселы бесплатно получали «по 15 десятин земли на душу мужеского пола», щедрые деньги на обзаведение хозяйством и на 20 лет освобождение от налогов – вкалывай, богатей. Естественно, что на дарованные Столыпиным земли обетованные хлынули безземельные крестьяне и батраки центра европейской России, Малороссии, Могилевской, Лифляндской, Эстляндской губерний.
Невероятным казалось, что рядом с деятельными новоселами, корчевавшими пашни, строившими дома и подворья, прокладывалось то, что веком позже стали именовать инфраструктурой – дороги, строились больницы, школы, церкви, кирпичные заводы, мельницы. Одновременно шло возведение складов для сельхозорудий, пунктов агрономической помощи. Открывались училища, помогающие землепроходцам стать рачительными хозяевами.
Подобной цивилизации Дикого востока страна не знала. Если за триста лет «приращения Сибирью» со времен Ермака сюда переселилось 4,5 миллиона русских людей, то лишь за столыпинское трехлетие с 1907–1909 гг. из европейской России хлынуло полтора миллиона человек. Такой приток был обеспечен не столько призывами, сколько экономической поддержкой. Если в 1906 году инвестиции в Азиатскую часть России составили 4,5 млрд рублей, то к 1912 году они увеличились почти в шесть раз, достигнув 26,5 млрд рублей.
При столь основательной государственной поддержке, словно грибы после дождя, росли новые поселения в Енисейской губернии у северных отрогов Саян. Среди бесчисленных новых населенных пунктов в излучине Маны выбилась деревенька Степной Баджей, став за пару лет до первой мировой войны центром волости, в дальнем углу которой, в междуречье Большого и Малого Зарзубея, отстроились хутора, объединенные именем речек – Зарзубей, моя малая родина, оказавшаяся в центре большой службы.
Казалось бы, рай для больших бедняков: свой хлеб на столе, растущие словно на дрожжах стада на тучных выпасах, молоком хоть залейся, на сало сибирское в Европе высокий спрос, на нем можно озолотиться, маслоделие приносит казне доход больше золотопромышленности.
С сибирским хлебом на европейских рынках не в силах конкурировать ни Америка, ни Канада. Стремительный рост производительности пашен и лугов столыпинских переселенцев не могла остановить даже начавшаяся война. Ушедших на фронт заместили женщины, старики, дети. Смог спасти новоселов от изобилия лишь Карл Маркс, уравняв в нищете горше той, с которой начинали, и, что подавно смешно и нелепо, от навалившегося богатства, как в песне-лозунге: «добились освобожденья своею собственной рукой».
Понятно бы, что равенство – всего лишь марксистская обманка, нагляднее всего это стало видно у столыпинских переселенцев, стартовое обеспечение коих было для всех одинаковым, но не прошли даже десятилетнюю дистанцию, а уже разительно стало достигнутое. Могу сравнить две одинаковые семьи – нашу и соседа. Ясно, в каждом по сыну, соседский, в отличие от меня, малыша, уже полноценный работник. Пашни по бонитету абсолютно одинаковы. Только рядом с отцовским ухоженным полем рожь едва проклевывается сквозь осот, на таких же обильных травой пастбищах молодняк дохнет, а дом, так и оставшись недостроенным, притулился к скособочившемуся забору.
Да и некогда всем этим заняться ни Яну, ни его жене Эмили: день-деньской режутся в карты. Добрейшие люди, только воспользоваться гостеприимством совсем не тянет: не изба, а берлога неухоженная. Тетя Эмилия сажает мальчонку за стол, а мне в рот не лезет невкусное угощение.
Добропорядочные были люди, на чужое не зарились, но мама рассказывала и о других. Мне запомнился хуторянин Келле, так же старательно растивший бурьян. Этому человеку ленинское «грабь награбленное» – шлея под хвост, стал призывать: «Проснитесь, мужики, запрягайте лошадей и гоните баб за добром в Красноярск, а то опоздаете». Словно за своим: отлеживайся хоть целый день, сосед-старатель все равно должен отдать половину. Райская обитель для бездельников и пьяниц, за такую власть даже самый ленивый непрочь повоевать.
Разумеется, для тех, кто не понял: «Ваше слово, товарищ маузер!» Очень доходчиво действовал в дополнение к призыву: «Кто не с нами – тому пуля в лоб». Мама вспоминала, что никто из ее вернувшихся с фронта братьев не хотел идти в партизаны, но выбора не было: пуля в упор всегда страшнее той, которая все же могла пролететь мимо.
Бытует в партизанских краях уверенность, что заварушку затеяли «вечные смутьяны – латыши», хотя и были в явном меньшинстве: в Замане всего два села – Зарзубей и Грязная Кирза. Отмытой так и не нашлось среди многочисленных русских селений. «Но что с того, – утверждали мои собеседники, – во всех вместе взятых не было такого «горлопана-главаря», как Александр Яунпаулс».
Конечно, без убедительной поддержки маузера и ему вряд ли удалось бы поднять восстание. Хотя был организатором в тех краях непревзойденным. Очевидцы утверждали, что не только фитили в лампах гасли от его громоподобного голоса, но и слушатели уходили порядком охмуренные. Правда, ему не нашлось места во много раз переписанной истории Степнобаджейской республики, да и как в ней могли оставить латышей, в 1938 году признанных Всесоюзной контрреволюционно-террористической бандой. Увековечили Щетинкина, запомнившегося тем, что колхоз его имени развалился одним из первых, и Кравченко, именем коего был назван непроходимый от грязи переулок, который я клял в Уяре, каждый раз пробираясь к дому.
Яунпаулс не дожил до подобной чести. Конечно, чужая душа потемки: не понять, почему отказался после гражданской войны от высоких постов в Восточно-Сибирском крайкоме партии и ни за какие коврижки не перебрался в Иркутск, продолжая крестьянствовать. Думается мне, был человеком неглупым, сообразил, что завоевал ярмо не только на собственную шею. Это подтверждает организованный им в начале раскулачивания митинг, на котором непревзойденный оратор сказал совсем неожиданное: «Десять лет назад вторгшиеся в Заману беглые каратели сожгли все хутора, расстреляв каждого, кого удалось изловить, но колчаковцы расправлялись только с мужчинами, не мстили женщинам и детям. Нынешняя власть, нагло именуя себя народной, наводит террор на крестьян: обобрав до нитки честных тружеников, выгоняет их голыми и босыми, побросав в повозки, словно щенят, детей, увозит в дикую тайгу и тундру для уничтожения…»
Подобного не могли простить даже увешанному сплошными заслугами, сгинул бесследно неистовый республиканец, повторив судьбу провозглашенной им республики. Оседланные партизанами неприступные скалы над Маной не позволяли колчаковцам прорваться – 282 дня продержалась республика. Только натиск карателей оказался сильнее, и 14 июня 1919 года пришлось в спешке сдать им столицу Степной Баджей. Бегство было трудным, особенно эвакуация госпиталя – из оружейных мастерских смогли прихватить с собой лишь самое легкое снаряжение, единственную пушку надежно спрятали, опустив в могилу с трогательной надписью на кресте: «Здесь покоится безвременно скончавшаяся Маруся».
Решено было уходить дикой тайгой на Минусинск и далее, пусть даже до Верного (Алма-Аты), лишь бы присоединиться к Красной Армии. Такую задачу поставили партизанам, когда республиканцы сосредоточились на последнем рубеже у Жаймы.
«Дорога была невероятно трудной: неприступные скалы Саян сменялись топкими болотами в низинах, – писал участник похода мой дядя Мартыньш Мауриньш в книге «Через горы и долины», вышедшей в советское время в Риге. – Невыносимо тяжко было раненым. Примерно двести из них хоть кое-как держались в седлах, а тридцать вообще не могли даже ехать верхами. Пробовали размещать их в носилках между двух лошадей, но они не могли пройти рядом по узким охотничьим тропам, пришлось нам по очереди нести раненых на носилках, но все равно после каждой стоянки мы оставляли за собой свежие могильные холмики.
Очень трудно было и детям. Жена Щетинкина всю дорогу ехала верхом, держа в руках малыша, двух девчушек привязали к седлам, и все равно не удержались они, сползли в воду, когда перебирались через стремительное течение горной речки. Пришлось детей из нее вылавливать. Доставалось и взрослым: проходили до 40 километров в день по бездорожью, под палящим солнцем, проливным дождем, и, самое невыносимое, беззащитными от облепивших все живое комаров, мошки, гнуса. С каждым днем становилось все голоднее. Взятая с собой для питания домашняя скотина давно была съедена, кончалась мука. Вдоволь было только черемши, да и ту приходилось есть без соли».
Путь к Минусинску преградили регулярные части армии Колчака, пришлось с боями пробиваться в верховья Енисея к Белоцарску (нынешний Кизил). Взяв его, снова повернули к Минусинску, и снова шли в боями в сторону Ачинска, куда приближалась Красная Армия. Соединение с нею стало возможно после долгих кровопролитных сражений.
Весь поход и горы трупов с обеих сторон оказались абсолютно бессмысленными. Хотя сожженные хутора быстро отстроились и на щедрых землях стали получать больше прежнего хлеба и животноводческой продукции, столыпинскому благоденствию вскоре наступил конец – страшнее карателей оказалась коллективизация. В деталях ее, чтобы показать тщету русского человека жить в изобилии, я еще вернусь, здесь остается лишь вкратце заметить, что еще в 50-е годы прошлого века, свезенные в колхозный поселок зарзубейские хутора окончательно исчезли с карты Красноярского края вместе с бесчисленным количеством других столыпинских поселений. Дольше всех продержалась столица Степной Баджей. Последний оплот социализма на территории былой республики – Степнобаджейский откормсовхоз развалился уже на рубеже нового века.
«Почему? – допытываюсь я у последнего его директора, моего племянника Володи в первую с ним встречу, когда он уже шестой десяток разменял. – Невероятно – травы выше пояса, на масле да молоке наши предки разбогатели…»
«Работа мешала пить, – кратко подытожил родственник. – На отгонном пастбище, на территории бывшего Зарзубея все сделал, чтобы пастухам было легко: обнес территорию поскотиной. Утром выпустил в нее скот, на ночь загони на калду, вот и вся работа. Но и она показалась обременительной. Приехал – ужаснулся. Исхудавший гурт ревмя ревет, все жерди от голода обглодали. Пастухи вусмерть пьяные валяются, некогда выпустить животных из калды в поскотину… Теперь довольные, что никто на работу не гонит, целый день можно опохмеляться».
Окончательно разучившись трудиться, картошкой, моркошкой живут, запивая китайским техническим спиртом. Где уж им решиться фермерствовать, когда зима была на подходе: Саянские белогорья обзавелись новыми снежными шапками, а с лета высокие травы пожухли, ожидая, когда их скосят для собственной худобы.
Володя ведет меня к могиле матери, которую последний раз видел еще в девках, с русыми косами до колен. Помянули, как водится. Володя, желая хоть чем-то порадовать дядю, таинственно говорит: «Сейчас покажу такое, что ахнете – памятник дедам, основавшим в бытность Степнобаджейскую партизанскую республику».
До вечера водил меня среди старых и новых могил, пока, устало прислонившись к поржавевшей ограде одной из них, не сник окончательно.
«Пропили, видать, памятник… Из металла был…»
2007 г.
(Право на публикацию предоставлено
Л.А. Летувет)
Весь номер на одной странице
|
Кто-то с трёх раз отгадает, что это за «мужик в пинджаке» запечатлён на этом снимке? Мало того, он запечатлён ещё и в бронзе, и стоит на Набережной Космонавтов, где космонавтами и не пахнет». 
26 марта 1989 года состоялись выборы народных депутатов Союза ССР, первые выборы высшего органа власти Советского Союза, на которых избирателям впервые предоставлялся выбор между несколькими кандидатами в депутаты. Впервые в Союзе ССР происходило публичное обсуждение различных предвыборных программ (в том числе и на теледебатах). 
Друзья, главный вопрос: как же так получилось? Почему Путин и олигархический режим в очередной раз победили в России. Кто-то скажет: нарушения, грязная политика. Безусловно, всё это важно и имеет место быть, но только лишь этим ограничиваться неправильно и не позволит нам увидеть ситуацию объективно. 
Движение «Голос» практически ежегодно фиксировало ухудшение ситуации с правами избирателей. К сожалению, именно президентские выборы все последние 24 года демонстрировали своего рода антистандарт проведения избирательных кампаний. Но никогда еще мы не видели президентской кампании, которая настолько не соответствовала бы конституционным стандартам. 
28 февраля, в Саратове у памятника Вавилову общественник Андрей Калашников провел одиночный пикет против введения цензуры в России. На пикете присутствовала корреспондент ИА «Свободные новости». 
18 января 2024 года в музее К.А. Федина прошел вечер памяти Алексея Слаповского (1957 – 2023). На вечере собрались друзья, коллеги, близкие люди, читатели и почитатели его таланта. 
Политик Екатерина Дунцова, которой ЦИК отказала в регистрации в качестве кандидата в президенты, представила в Саратове партию «Рассвет», созданием которой занимается её команда. 16 февраля на встречу с ней в деловом центре «Спутник» пришли порядка 60 человек. 
18 февраля в сквере на улице Грибова, одном из гайд-парков Саратова, состоялся митинг за перенос площадки строительства будущего Столыпинского индустриального парка. 
